Что нам делать с любовью?

«Я тебя люблю!»

Что дальше?

Само собой, страстный поцелуй, а скорее всего даже нежное соитие – именно такой сценарий развития событий предлагают романтические сюжеты поп-культуры.

Попса настолько изъела слово «любовь», что уже возникает вопрос - бороться ли за это слово или пора уже бросить? У Оруэлла в 1984 есть «новояз», в котором «лагерем радости» назывался каторжный лагерь, а министреством мира – министерство войны. На этом фоне становится понятно, что «Дом-2» – город ЛЮБВИ!» - это тот самый новояз культуры потребления, который стремится извратить любовь до неузнаваемости. Потому что тут та самая любовь, от которой до ненависти один шаг – измены, мотание нервов и прочий сатанизм.

Но даже если отвлечься от откровенно потреблядской любви и попытаться сбежать в область интеллектуального и романтического, то все равно мы сталкиваемся с тем, что любовь – это боль, страдание, адреналин, излом и мотание нервов. Естественно, такая любовь со временем формирует у людей аллергию.

Люди осознают, что нервные клетки не восстанавливаются, и твердо решают, что больше не верят в любовь. На деле это означает, что их любовь сдвигается от романтической страсти к откровенно попсовому блядству.

Вот интересный экскурс на тему того, как менялось понимание (а заодно и формировалось словоупотребление) любви в античном и христианском мире:

«Катулл ищет для любви новые слова:

Я люблю тебя не так, как мужчина любит женщину,
А как отец своих сыновей и зятьев.

И наконец:

Я тебя все меньше люблю (amo), и все больше люблю (bene velle).

Bene velle примерно можно перевести как «уважаю», «благорасположен», «мирволю». Это совсем не вожделеющее «amo». Но это еще не любовь.

По-русски этот стих можно перевести так:

Все меньше желаю, и все больше люблю.
То есть в смысле не «поиметь тебя хочу» (во всех смыслах, в смысле духовного потребления тоже), а «хочу делать тебе что-то хорошее», буквально «желаю хорошего» (bene velle).

Но в русское “любовь” были вчитаны евангельские смыслы, и мы настолько с этим свыклись, что слово “любовь“ для нас означает все, что угодно, кроме полового влечения. Можно любить даже музыку или загородные поездки. А вот в европейских языках, где Библия бытовала на латыни, там ситуация более двусмысленной оказалась. Поэтому на Западе появилось такое нелепое для православного уха сочетание “заниматься любовью”. (...)

Итак, как появилось слово “любовь”. Это перевод греческого agape. Агапе. До христианства оно употреблялось всего два или три раза, как очень редкое и вычурное слово. Причем в источниках спорных, возможно подделанных в Средневековье. Кажется, у Платона и Плутарха. Широко в значении “любовь к ближнему” оно стало употребляться только в греческих переводах Священного Писания: Иерем. 2:2; 2 Цар. 13:15; Еккл. 9:6; Песн. 2:4,5,7; Мф. 22:37—39, Рим. 13:10; 2 Ин. 4:7; Иоан. 15:13; Рим. 5:7; 1 Ин. 3:16; Галат. 2:20. И так далее. Любовь к врагам обозначается тем же словом. Свои братские трапезы-евхаристии первые христиане называли также агапами. Слово было скалькировано в латинский как charitas. Это слово и звучит в «эвхаристия». То есть «благая агапа», «благое братолюбие» или даже «благое милосердие». Вот это-то слово в православной цивилизации и было переведено на церковно-славянский как «любы», то есть аналог love, liebe, libido. Но духовный смысл вытеснил плотской».

Все бы в этом тексте хорошо, но вывод, по-моему, делает более чем спорный. Если подсчитать, сколько раз слово «любовь» сейчас употребляется в эротическом контексте, и сколько – в жертвенно-невинном, то христианской любви можно будет засчитывать поражение всухую.

Я недавно смотрела передачу, где Юрий Шевчук мучительно пытается объяснить дотошному ведущему, что под словом «любовь» он имеет в виду христианскую любовь к ближнему, а вовсе не страстные поцелуи под луной и даже не истерическую любовь к родине православных радикалов.
Но увы, но против словоупотребления не попрешь.

Слово «люблю» не может сказать друг своему другу, соратник соратнику, отец сыну, да и вообще – мужчина мужчине. С натяжкой оно разрешено еще матери и дочери, и может быть подругам – хотя бы тут оно лишено намека на сексуальный контекст. То есть слово «любовь» не подходит практически для всех случаев выражения неэротической любви: любви друзей, соратников, даже родителей и детей.

В нашем языке вообще очень мало любви: люблю – это редко и только в «особых случаях», и вы уже поняли, в каких. Нет слова, чтобы выразить этот смысл – как же донести его? Может вообще нужно придумывать новое слово? Ну не «дружба» же! Хотя «дружба», конечно, подошла бы лучше, чем попсовая любовь. Мне трудно представить, что это слово удастся отбить у эротики, хотя такая потребность назревает давно. Вот, например, «Эрих Фромм, в своих работах, предложил сберечь слово «любовь» только для особенного вида единения между людьми, которое, по его мнению, «имеет идеальную ценность во всех великих гуманистических религиях и философских системах прошедших четырёх тясячелетий истории Запада и Востока», единения, которое он считает зрелым(единственным разумным и удовлетворительным) «ответом на проблему человеческого существования». Предложил-то Фромм предложил, ну и что дальше? Так вам Голливуд и постановил: «используем любовь только для особенного вида единения, все прочее – в топку».

Конечно, любовь – это не страстные объятия, совместное намокание под дождем, и даже не свадебные рюши – это, если верить Фромму, единственный «ответ на проблему человеческого существования». Но где взять образцы чистой космической любви, что противопоставить агрессивному поп-образу? Вот, например, наивная, но прекрасная православная попытка переделать«Эсмеральду» в христианском духе:

Как снова страсть вошла в больную душу?
Как я Господню заповедь нарушу?
Мрак, бесовский мрак изгнал из сердца Божий свет
Безумной страсти в нем кипит греховный бред.

... и так далее, и тому подобное. Конечно, это похвальная попытка, но – неэффективная. Это паразитирование на паразитировании. Чтобы переломить попсово-романтический образ любви, нужны какие-то не менее убедительные художественные образцы, и причем свои, родные, аутентичные. И, конечно, такие, в которых не будет так топорно использоваться сугубо внутрицерковная терминология. Вот, например, что говорит продюсер «Ходячего замка Хаула» – самого гениального фильма о любви на моей памяти: «Другой важный пункт в фильме — то, что в этом мире происходит война. Война затрагивает личные жизни персонажей. Когда кто-то оказывается в таких обстоятельствах, трудно влюбиться в таких условиях. В такой тяжёлой ситуации, главный герой оказывается перед более сложным вопросом: «Какую сторону я должен поддержать в войне?» Миядзаки и я обсуждали этот вопрос в те дни. Я задумался. Мне казалось, что эти условия подходят, чтобы изобразить чистую любовь».

То есть в мультике герои озабочены прежде не поцелуйчиками: любовь выступают мощной силой, способной переломить внутренних демонов и, натурально, спасти мир. В японском анимэ можно найти отборные примеры такой преображающей любви. Тому же православию хорошо бы их переварить и адаптировать, а не ограничиваться святоотеческими«Петром и Февронией».

А пока что остается только ностальгировать по незамутненному значению любви: «Любовь терпелива, любовь добра, не завистлива, не хвастлива, любовь не превозносится, не бесчинствует, любовь не себялюбива, не обидчива, не держит зла. Любовь не радуется злу, она радуется правде. Она все извиняет, всему верит, на все надеется, все переносит».